«Я люблю тебя, Армия, юность моя!»

 

Встреча воинов-победителей
на Белорусском вокзале в Москве,1945 год

 

 

Окончание. Начало см. на стр. 13.

 

Один такой концерт едва не закончился для нас печально. Он проходил в Пинских болотах весной 1944 года. На данном участке фронта между нашей и немецкой линиями обороны были болотистые непроходимые места. Опорные пункты размещались на небольших возвышенностях и буграх, на одном из которых было расположено боевое охранение 1223-го стрелкового полка, где разрешили выступить нашей группе. Повел нас туда сам начальник штаба полка капитан И.Б. Хомяков. От боевого охранения до немецких окопов было не более 200 метров, поэтому он принял решение проводить концерт в самой большой землянке. В ней собрались все свободные от боевого дежурства бойцы. Мы потихоньку спели «Землянку», другие фронтовые песни. Я читала стихи. Через полчаса капитан дал команду собираться в обратный путь. Провожать нас вышли все бойцы. Не успели мы отойти от землянки и на 30 метров, как начался артобстрел. Все упали на землю. И в это время один из снарядов угодил прямо в землянку, которую мы покинули всего за три минуты до начала артобстрела. Нетрудно себе представить, что было бы с нами... Теперь я понимаю, что спаслись мы с Божией помощью по молитвам преподобного Лаврентия.

Потери были большими. В августе 1944 года нашу дивизию отвели во второй эшелон в район Белостока. Заговорили, что нас могут отправить в тыл на переформирование. Я уже готовила свое гражданское («концертное») платье, представляла, как я попаду в Москву и, переодевшись, сбегаю домой. Но наш эшелон пошел в Прибалтику.

Дивизия участвовала в освобождении Риги. Когда я впоследствии бывала в этом городе, всегда ходила на набережную Даугавы: бросала в воду цветы, стояла и плакала... Там между двух мостов навеки остался наш первый («наш ударный») батальон.

В столицу Польши я въехала верхом: старшина конного взвода дал мне лошадь. Поляки приветливо говорили: «Русска войскова паненка». Как страшно была разрушена Варшава! Трудно было даже представить, что в этих руинах осталось что-то живое. Малочисленное население вышло на улицы. Люди стояли на тротуарах, предлагали чашечку кофе. Мне кажется, что никогда в жизни я не пила напитка вкуснее, чем этот горячий суррогатный кофе с сахарином.

Вот что я писала тогда маме: «Мои дорогие, мы, как вы знаете, идем все вперед и вперед. Москва от имени Родины салютует нам. Я счастлива, что мы уже подходим к границам Германии, а Варшава далеко позади. Сколько радости! Какие встречи устраивали нам поляки! Это просто сказать, но описывать все очень долго...»

Стоял январь 1945 года – года нашей Победы! Фронт приближался к Берлину, началось форсирование Одера, в котором принимали участие и мы. Никогда не забуду ночь на 16-е апреля 1945 года. Началась артподготовка перед наступлением на Берлин. От взрывов сотрясалась земля, стояло зарево, мощные прожектора освещали путь нашим войскам, ослепляя противника...

«Дорогие мои, – писала я домой из Германии 22-го апреля 1945 года, – вот сейчас, когда я пишу эти строки, наши передовые части уже в Берлине. Я не могу спокойно писать: дошли мы, дошли и пока живы! Я не верю, что я, Ирина, ваша дочь, прошла от Днепра до Эльбы в рядах родной армии, перенеся все трудности и лишения. Впереди последние бои... На нашу долю выпало почетное и ответственное задание – водрузить Знамя Победы над Берлином!»

Восьмого мая в дивизии было большое торжество по случаю вручения ордена Суворова II степени. И только мы разошлись, повсюду началась такая пальба, как будто войска снова пошли на штурм Рейхстага! Я выбежала на улицу. Стреляли все и из всего, что только стреляло. Пускали ракеты в воздух. Обнимались, плакали, кричали: «Победа! Победа! Победа!» Да, это была великая радость, хотя и «со слезами на глазах».

Наступил день прощания со взводом, который стал для меня второй семьей. Выстроился оркестр. К тому времени он у нас был очень неплохой – блестели духовые трофейные инструменты. Раздался марш «Прощание славянки», и в этой мелодии было столько тоски по отчему дому, по Родине! Машина рванула с места, и что-то оборвалось в груди, покатились слезы, а звуки оркестра все отдалялись и отдалялись.

Я ехала через Берлин. Он был в развалинах, засыпан битым кирпичом и пеплом. Довелось проехать и Бранденбургские ворота. И вот машина остановилась у Рейхстага, я спрыгнула, поднялась по ступеням, вошла в здание. Все было черно от пожара, под ногами груды кирпича и щебня. Что-то сдавило грудь. Я не стала подниматься выше, повернулась и вышла. На куполе Рейхстага развевалось знамя моей Отчизны. И я счастлива, что, может быть, миллионная частичка и моего скромного солдатского труда есть в нашей Великой Победе.

Я возвращалась с войны. Как долго мы шли туда, и как короток был обратный путь. Мы проехали Германию, Польшу, и вот она, граница, Родина! Пограничники в зеленых фуражках! Брест, тот самый город, который мы освобождали… Последнюю ночь перед Москвой я не могла уснуть – так волновалась.

Поезд медленно подходил к перрону Белорусского вокзала. Казалось, сердце не выдержит и разорвется. Я висела на подножке, чтобы скорее спрыгнуть на родную московскую землю. И вдруг в этой многоликой толпе я увидела знакомое лицо. Это была тетя Лиза Иванова, она жила в нашем доме, а работала здесь – на ней была красная фуражка дежурного по станции. Я сразу ее узнала и бросилась к ней. Мы обнялись и разревелись от радости. «Вот твоим-то радость какая!» – сказала она. И вдруг снова заплакала: «Гена Третьяков, Жора Сидорович, Володя Романов – сколько их, ребят-то с нашего двора, полегло!» И мы снова вместе заплакали, теперь уже от горя утраты.

А вокруг нас кто-то смеялся, кто-то плакал, кто-то напряженно вглядывался в лица приезжающих в надежде, а вдруг…

Я вышла на привокзальную площадь и увидела свой дом, дом, который снился мне по ночам, к которому я шла трудными дорогами войны, до которого я, наконец, дошла… Ноги мои подкосились, и я опустилась на чемодан.

А площадь ликовала, где-то рядом гремел духовой оркестр, кто-то отплясывал «барыню»… Я смотрела на все это сквозь слезы, не веря своему счастью: неужели я вернулась? Господи! Неужели это правда – я вернулась!

…Хочется закончить воспоминания стихами Юлии Друниной. И не потому, что это красиво звучит, а потому, что я так чувствую:

Мы, солдаты запаса, твои сыновья,

Я люблю тебя, Армия, юность моя!

Ирина ПОЛЯНСКАЯ,
ветеран войны и труда,
режиссер кино и телевидения

 

Источник: http://tvmuseum.ru

Печатается с сокращениями

 

 

---

 

Казачий словарь-справочник

 

Продолжение. Начало см. в № 1 (1).

 

ЗАПОРОЖСКИЕ КАЗАКИ (продолжение). В 1590 году канцлер Замойский провел в Сейме постановление о подчинении казаков Коронному гетману. Этим было нарушено старое право казачьих гетманов обращаться непосредственно к королю. С 1596 года, после объявления Брестской церковной унии, полякам стали ставить в вину несправедливости в делах церковных. Но еще полвека протесты не разрастались в стихию всеобщего восстания и выражались только в отдельных возмущениях. Казаки были заняты походами, войнами. В первые годы 17-го столетия они приняли участие «в восстановлении прав» лже-Димитрия на московский престол. Затем были разбиты народным ополчением под командованием князя Димитрия Пожарского и вместе с поляками бежали из России. В 1614 году с гетманом Конашевичем Сагайдачным дошли до берегов Малой Азии и обратили в пепел город Синоп; в 1615 году сожгли Трапезунт, навестили окрестности Стамбула, сожгли и потопили множество турецких военных судов в гирлах Дуная и около Очакова; в 1618 году с королевичем Владиславом ходили под Москву и помогли Польше завоевать Смоленск, Чернигов и Новгород-Северский. Однако сразу после возвращения их из этого похода, гетман Жолкевский приказал им разойтись по домам и вернуться к мирному труду, оставив только три тысячи реестровых. Сагайдачный выполнил все требования Жолковского и тем вызвал общее недовольство. Большая часть демобилизованных-«выписчиков» ушла на Низ.
В 1620 году Святейший Патриарх Иерусалимский Феофан, возвращаясь из поездки на Русь, побывал и в Киеве. Здесь он обличил Сагайдачного и его казаков за то, что они ходили войной на единоверных и единокровных русских братьев. Казаки раскаялись и дали клятву Патриарху больше не воевать с православными.

 

Продолжение следует.