«Повествование незаметно уводит читателя от покаяния к самооправданию»

 

Окончание. Начало на стр. 2

     

Отец Рафаил, названный ласкательно-уничижительно «Рафаильчиком», к сожалению, предстает на страницах Вашей книги неким гордецом («Заговорщическим шепотом отец Рафаильчик поведал мне, что по благословению отца Кирилла вынужден бежать в горы, потому что в одиночку борется с экуменизмом» (Там же)), а также трусом («„За мной наверняка устроят отчаянную погоню, чтобы заточить в каземат!“ – страшным шепотом поведал мне Рафаил», «узнав об открытой на него охоте, [отец Рафаил] так перепугался, что уж совсем как ребенок в страхе забился под кровать и никак не хотел вылезать. Мы со смехом пытались его оттуда вытащить» (С. 256–257)). Допустимо ли писать о своих собратьях в подобном тоне, тем более если принять во внимание тот факт, что читать эти строки будут и люди, далекие от Церкви?

Коротенький рассказ «Об одной святой обители» (С. 287), где повествуется о некоем существовавшем до революции в российской глубинке монастыре «о котором по округе ходила скверная молва…» (Там же), на наш взгляд, во-первых, оправдывает смертный грех пьянства (см.: 1 Кор. 6, 10). Жившие в той обители монахи, как следует из повествования, несмотря на преданность данному греху, проявили себя храбрецами и приняли мученическую кончину от рук богоборцев. Таким образом, у читателей, среди которых, безусловно, будут и монашествующие, может возникнуть мысль об оправдании своих грехов, поскольку спастись, получается, можно не покаянием и избавлением от страсти, а как-то иначе, подобно монахам в данном рассказе. А во-вторых, допустимо ли писать о собратьях в таком ключе (не станем приводить душевредных, по нашему мнению, описаний преданных страсти монашествующих), даже если это и было на самом деле? Не чувствуете ли Вы, что это является соблазном для «ищущих повода», и даже если все так и было, то почему бы не покрыть грехи братии подобно авве Аммону из Отечника свт. Игнатия (Брянчанинова)?

Оправдание пьянства продолжается и в рассказе «Как-то в гостях у матушки» (С. 327), посвященном схимонахине Маргарите, насельнице дореволюционного Дивеевского монастыря, заставшей его возрождение в современное время. На странице 328 мы читаем: «И я даже представить не мог, что она способна прикоснуться к вину. А тут – чистый спирт!..» Что это, как не завуалированное оправдание греха? В скобках заметим: не приходил ли Вам помысел, что этот случай мог быть предсказанием и предупреждением для Вас лично? И уж совсем в скобках – не соблазнительно ли писать о взаимоотношениях монахов в стиле любовных романов Шекспира? (См. там же). Да и тогдашняя келейница матушки, нынешняя игумения С., в то время встретившая Вас недалеко от дома в сером подрясничке, говорит, что она, по благословению матушки, закрыла только калитку, а не дверь дома. И уж тем более об изъятии у матушки ключей речи быть не могло (в то время как Вы пишите, что «на стук в дверь откликнулся голос матушки, она сообщила, что ее теперь запирают в доме и даже ключа не дают» (С. 327)). И подобает ли последнюю насельницу Дивеевской обители, схимонахиню Маргариту, постоянно именовать Фросей, если даже она себя так называла по смирению?

На странице 418 вновь затрагивается проблема этого же греха и говорится о «церковных администраторах», которые «отстаивали интересы Церкви, в том числе и ценой своей печени», «попивая наливки», ублажали «в церковных трапезных важных государственных чиновников, уполномоченных по делам религий и благотворителей» (Там же). У читателя возникает вопрос: какое они делали дело, пьянствуя с чиновниками? Доброе или злое? Если добое, то получается, пьянство – добродетель, что не может не иметь злых последствий.

«Повесть о епископе, впадшем в блуд» (С. 433) касается другой злободневной темы, но вместе с тем полагает основание для разнополярных выводов. В рассказе повествуется о павшем епископе, который, каясь публично перед своей паствой, сказал верующим, что не может отныне служить, так как «по уставам Святых Отцов, епископ, который согрешил таким грехом, недостоин приступать к совершению Божественной Литургии» (С. 434). Однако народ на это, как утверждается в книге, якобы ответил так: «Мы не знаем всех ваших уставов. Наверное, они очень правильные и важные. Но мы полюбили тебя за те годы, которые ты служишь в нашем городе. Всякое бывает в жизни. Надевай свое облачение и служи. Мы тебя прощаем» (Там же).

Этот рассказ, который, как указано в книге, был также заимствован из «Пролога», мог бы принести читателям душевную пользу, если бы был приведен в неискаженном виде. В прологе он называется «В назидание скрывающим свои грехи на исповеди» и, благодаря существенным различиям и сопутствующим ему комментариям, получает иной смысл: «Видите ли же теперь, скрывающее на исповеди свои грехи, как каялись прежде, во времена древние, христиане, и как собственно и теперь и всегда нужно каяться в них всякому христианину истинному? – Архиерей, который должен был быть примером своей пастве, впадши как человек, по наущению диавольскому, в смертный грех, все-таки не скрывает этого греха пред паствою, подвергает себя унижению крайнему, считает себя пред всеми самым тяжким из грешников и вот только при этом и чудесно прощается и получает необычно-чудесное помилование от Бога. Вам ли после этого, ради собственной же вашей погибели, становиться лжецами пред Богом?..» (Сентябрь. 9-й день).

Рассказ в прологе настраивает читателя на смирение и покаяние. А без таких комментариев, увы-увы, достигается цель противоположная благой. Без пояснений напрашивается вывод: если епископ после блуда может служить, потому что любовь паствы якобы превыше священных канонов, то нам тем более не о чем сокрушаться после падений. Слова народа: «Мы не знаем всех ваших уставов <…>. Надевай свое облачение и служи, мы тебя прощаем», во-первых, выглядят странными, так как создают ощущение, что в храме находились не православные верующие, а далекие от Церкви люди, для которых ее правила являются не своими, а «вашими». А во-вторых, эти слова подвигают паству на непослушание епископу и церковным канонам. Последствия понятны, и не дай Бог кому-либо из нас, пастырей, воспитывать людей в таком безпокаянном духе. Ваша книга, к сожалению, не дает настроя на покаяние, а этот рассказ, а точнее – пересказ, лишенный необходимых комментариев, – в особенности.

Далее, на странице 458, в рассказе «О нарушении церковного Устава, или О том, как мы с князем Зурабом Чавчавадзе нарушали Великий пост», читаем: «…но мы оба чувствовали, что все наши совершенно правильные объяснения будут сейчас несравненно грешнее перед Богом, чем это негаданное для нас нарушение поста». Вот каким критерием предлагается определять грех: «мы оба чувствовали», а не словами Христовыми: егда отъимется от них жених, и тогда постятся в тыя дни (Мк. 2, 20). Замечаете подмену? И другой казус: как «совершенно правильные объяснения» могут стать грешными? Получается, добро становится злом? В результате, трапеза с жареным поросенком, в нарушение заповеди Христовой, тем более в Великую Среду, называется православным архимандритом «прекрасной, исполненной истинной христианской любви» (Там же). Далее, на этой же странице Вы называете исполнение вышеупомянутой заповеди Христовой и Устава Церкви – «наши гастрономические ограничения».

Отец Тихон, помните описанный в «Отечнике» случай, когда старец с учеником приняли трапезу в постный день прежде 9-го часа, а позже, проходя мимо источника, они отказались пить воду, хотя и жаждали, во исполнение устава постного дня? Возможно, и у Вас было нечто подобное этому. Почему бы не описать Вашу «компенсацию», если она была, ради духовной пользы читателей?

Дабы не умножать слов, скажем, что это далеко не все моменты, вызывающие, на наш взгляд, смущение (комментарии к некоторым другим фрагментам книги можно прочитать в оригинальном отзыве, направленном архимандриту Тихону пустынной братией, размещенном на сайте http://пустынник.рф. – Примеч. ред.).

Отец Тихон, обратите внимание на то, что в такой объемной книге ни одного абзаца не посвящено покаянию, а без покаяния невозможно спасение. Все верующее желают спастись для жизни вечной, но каждый знает, как непросто отказаться от чревоугодия, пьянства, гнева, блуда и прочих греховных склонностей и пристрастий, как трудно переделывать себя, «ломать» привычки, работать над преобразованием своей души, «лечить» характер. При этом в Вашей книге многие герои, которым хочется подражать благодаря талантливому изложению, не проявляют покаяния и исправления и названы хоть и «несвятыми», но «святыми». Таким образом повествование незаметно уводит читателя от покаяния к самооправданию и насаждает в душах православных некую новоизобретенную несвятую «святость».

Читая в заключении, что «нет на свете ничего более прекрасного, чем созерцание поразительных действий Промысла Спасителя о нашем мире» (С. 636), невольно хочется добавить, что «и нет ничего более прискорбного, чем видеть, как посредством усвоения неправильных, душепагубных мнений о спасении погибают души человеческие, за которые умер Христос». И чтобы не допустить этого, мы решили написать Вам данное письмо в надежде на Ваше понимание. Мы ни в коем случае не имели целью как-то задеть Вас лично и просим простить нам возможные резкости. Мы составили наш отзыв исключительно для того, чтобы при переиздании книги были исправлены ошибки, которые могут иметь душевредные последствия. Желаем спасения Вам и всей Вашей пастве и просим Вас ответить нам, хотя бы кратко.

 

С любовью о Христе,
иеромонах Николай с братией