Работники одиннадцатого часа

 

 

 

Ты говоришь, что вот, читаю, читаю Евангелие, слушаю Его в храме со вниманием, а жить по Евангелию – не живу. Или слово Божие слабо, не как раньше, не действует на душу, или сам я не могу вместить его в свое сердце, или другие какие причины?..

<…> Царство Небесное подобно хозяину дома, который вышел рано поутру нанять работников в виноградник свой и, договорившись с работниками по динарию на день, послал их в виноградник свой (апостольский период).

Выйдя около третьего часа, он увидел других, стоящих на торжище праздно, и им сказал: идите и вы в виноградник мой, и что следовать будет, дам вам. Они пошли (мученический период).

Опять выйдя около шестого и девятого часа, сделал то же (святоотеческий и патриарший периоды).

Наконец, выйдя около одиннадцатого часа, он нашел других, стоящих праздно, и говорит им: что вы стоите здесь целый день праздно? Они говорят ему: никто нас не нанял. Он говорит им: идите и вы в виноградник мой, и что следовать будет, получите (эсхатологический период).

Когда же наступил вечер, говорит господин виноградника управителю своему: позови работников и отдай им плату, начав с последних до первых. И пришедшие около одиннадцатого часа получили по динарию. Пришедшие же первыми думали, что они получат больше, но получили и они по динарию; и, получив, стали роптать на хозяина дома и говорили: эти последние работали один час, и ты сравнял их с нами, перенесшими тягость дня и зной. Он же в ответ сказал одному из них: друг! я не обижаю тебя; не за динарий ли ты договорился со мною? возьми свое и пойди; я же хочу дать этому последнему то же, что и тебе; разве я не властен в своем делать, что хочу? или глаз твой завистлив оттого, что я добр? Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных (Мф. 20, 1–16).

Пусть эти пять частей дня (раннее утро, третий, шестой, девятый и, наконец, одиннадцатый часы) будут таинственно изображать разные исторические периоды, в которые Господь призывает верных тружеников в Свой виноградник.

И вот здесь открывается великая тайна домостроительства Божия, тайна безконечной любви Божией к людям. Господь знает, как трудно целый день работать под палящими лучами солнца. И Он за это дает большую награду – целый динарий. Работники, нанятые в третий час, уже будто меньше трудились, но получают тоже динарий. А нанятые в шестой час и в девятый час еще меньше трудились, но получают ту же плату. Всех меньше трудились в винограднике Божием нанятые в одиннадцатый час, т. е. в конце рабочего дня, но к удивлению других эти, всех меньше работавшие, получают тоже динарий, т. е. такую же плату, как и проработавшие весь день, и еще удивительнее, что хозяин труд их оценил выше дела других работников, раньше их пришедших. Он велел наградить их первыми, хотя они и были последними.

Что за тайна этой доброты Божией? Святые Отцы говорят, что работники, нанятые в одиннадцатый час, это те верующие, которые будут жить в последние времена. Их труд будет оценен выше, чем других христиан, живших в добрые ранние периоды. Они мало сделают за свою жизнь, как бы мало поработают в винограднике Божием, но их труд будет оценен дороже, потому что времена их жизни окажутся страшно тяжелыми. Искушения и соблазны, окружающие их, станут такими сильными, что и «праведник едва спасется». Потому­то они и будут первыми в награде. Потому­то их «малый» труд и сравнится с работой тех, кто усердствовал целый день…

– Отче, что мы сделаем для Царства Божия?

– Исполним заповеди, – ответил старец.

– А что сделают те, которые будут после нас?

– Те сделают только половину нашего.

– А что сделают те, которые будут после них?

– Они ничего не сделают, – сказал старец, – но за терпение и сохранение веры получат больше, чем мы…

Вот читай, друг мой, и благодари Бога, что Господь призвал тебя в Свой виноградник в одиннадцатый час. Мало ты трудишься для Бога, мало ты делаешь добра и для ближних, больше ропщешь, раздражаешься, злишься на всех и вся. А самое главное – унываешь и отчаиваешься в своем спасении.

И как же не унывать тебе, как не отчаиваться? Читаешь святое Евангелие, читаешь жития святых, видишь, как надо жить и как жили святые, а сам так не живешь. Ничего не исполняешь, ничего богоугодного не делаешь. Вот душа­то и унывает, вот она и томится и не видит светлой радости, доброй жизни и исправления…

За что же нас, последних горе­христиан, награждать? За что нам давать динарий? За терпение. За сохранение веры в Господа нашего Иисуса Христа. За слезы покаяния и сокрушения о грехах своих.

С терпением будем проходить предлежащее нам поприще, взирая на Начальника и Совершителя веры Иисуса, Который, вместо предлежавшей Ему радости, претерпел Крест, пренебрегши посрамление. <…> Итак, выйдем к Нему за стан, нося Его поругание (Евр. 12, 1–2; 13, 13).

 

---

 

Плач над колыбелью

 

 

Слышите? Скрипит, покачивается гигантская люлька – колыбель человечества. Круглая, многотонная… То палит ее солнце, то обдувает холодный ветер с севера, то льет на нее проливной дождь, то заваливает ее снегом сыпучим и ползучим…

– От чего защитить тебя, дитя человеческое? Что тебе дать и чем тебя осчастливить?

– Защити меня от полузнания и лжи погибельной,

защити меня от равнодушия и гордыни,

защити меня от сердца коварного и всякой нечистоты,

защити меня от безверия и отчаяния,

защити меня от обманчивого земного покоя,

защити меня от скудоумия и подлой мерзости.

Мама!

Учишь меня, взрослого, ученого, но непросвещенного. Ты на асфальтовой дорожке учишь меня ходить, но ноги мои нетверды, как на скользком льду. На чистой и белой бумаге учишь меня писать, но сердце мое черно от грязи и не вписано в него Слово жизни. Красивыми одеждами и шелковыми пеленами одеваешь меня, но душа моя бедная – совсем нагая. А что самое страшное, мама, моешь ты и умащаешь мое тело чистой водой и разными дорогими духами, а жалкая душа моя не обмыта водами святого Крещения.

Мама, чей я сын теперь? Человеческий, если не Божий по благодати? Чье я детище? Кто мой родной отец и кто моя мать? Или я остался без отца и без матери? Я – подкидыш несчастный, и вы меня подобрали у своего порога?..

Мать долго не могла ответить своему приемному сыну всего человечества. И только когда, успокоясь, вытерла слезы, сказала:

– Дитя ты мое многоликое и многостранное, как ты бросаешь мне такое обвинение тяжкое, своей родной матери?! Не ты ли от самых пеленок начал жить непослушанием? Не ты ли сам, едва научившись ходить, отвергаешь меня, свою мать, которая желает тебе лишь добра? Не ты ли, сын мой, едва заговорив, отвергаешь Бога, нас создавшего? Не ты ли, безценный плод несчастного моего чрева, не признаешь своих родителей и веришь, что ты потомок обезьян, безсловесных животных? Что теперь я буду делать с тобой, сын мой? Какому делу доброму научу тебя, бедный мой? И какая судьба ожидает тебя? Какие суровые и радужные тайны готовит тебе Провидение?..

Вот тихий луч солнышка как бы с опаской проник в огромную спальню человечества и заиграл на колыбели. Он ласкал ее теплым ветром и радугой, осушал мокроты шелковых пелен, прогонял запах нечистот и испражнений…

– Это луч веры Христовой, принесенной Святыми Апостолами, – тихо и ласково сказала мать.

Но ребенок вдруг закричал:

– Мама, я боюсь его! Боюсь его, луч тьмы и обмана! И не хочу его, нет! Мне без него лучше и темнее… Мне, мне… – и дитя забилось в судорогах протеста и младенческого упорства…

Слышите? Скрипит, покачивается гигантская колыбель человечества… Растит она новое чадо мира, новое поколение «сверхчеловеков», новых апостолов неправды, замаскированной лжи… За стенами огромного дома слышен шум как бы многих голосов. Не то они поют, не то плачут, не то еще что­то делают непонятное.

– Эту ночь мы посвятим ему, – раздаются голоса.

– Человеку, у которого еще нет имени.

Ему приносим душу и хвалу,

Не станем жить больше по «Гривеню».

Мы будем петь и плясать.

Мы рады его появлению,

Жить, небывалый мир утешать,

К звездным мирам стремление…

У нас есть все:

Есть земля предков;

Есть реки, богатые рыбой;

Есть леса и дикие звери;

Нам хватит солнца и дождей;

У нас нет только свободы от Бога

(это сатанинская ложь).

Нам нужен вождь из вождей,

Который бы стоил ста храбрецов,

Который был бы мудрее тысячи

мудрецов…

Может иссякнуть любой источник,

Но наша надежда – никогда!

Никогда! Никогда!

Гремели пляски зловещим шумом… Люди, упившиеся «вином любодеяния», барабанили по бочкам с бензином, которые готовы были взорваться; били ножом по ножу, высекая одновременно звуки и огонь, бешено топали по листам гофрированного железа…

А колыбель человечества все качалась… И только где­то там, за печкой, за перегородкой домашней стены слышен был приглушенный плач матери…

 

Архимандрит Тихон (АГРИКОВ)

 

С Евангелием. Свято­Успенская
Почаевская лавра, 2011.