РУССКАЯ МОЗАИКА

 

Владимир Николаевич Крупин

 

 

Владимир Николаевич Крупин – известный Русский православный писатель, публицист и педагог. Автор десятков книг, первый лауреат Патриаршей литературной премии (2011 г.). Родился 7 сентября 1941 года в селе Кильмезь Кировской области (на Вятке) в семье лесничего. Окончил филологический факультет Московского областного педагогического института. Работал учителем Русского языка, редактором в издательстве «Современник». Широкую известность получили его повести «Живая вода» (1980) и «Сороковой день» (1981). Был главным редактором журнала «Москва» (1990 –1992), в 1996–2003 годах преподавал в Московской духовной академии. Сопредседатель правления Союза писателей России. Многолетний председатель жюри фестиваля православного кино «Радонеж».

Читая произведения В. Н. Крупина, чувствуешь его огромную и искреннюю любовь к Родине, к Русскому народу. Писатель не приемлет такие западные «ценности», как прагматизм, цинизм, сексуальная свобода, а также массовую культуру. На страницах его книг нередко можно встретить простонародные выражения, элементы фольклора – частушки, поговорки, присловья и т. п. В более поздний период творчества он переходит к теме Православия. Главная мысль – о спасении России в ее прошлом, настоящем и будущем именно через веру.

Милостью Божией друзья познакомили нас с Владимиром Николаевичем. На просьбу прислать материалы для публикации в «ПК» он откликнулся теплым ободряющим письмом: «Рад вашему предложению. Вашу газету знаю и уважаю. Как и сказал, нет силенок избирать что­либо именно для вас, но вы сами выбирайте, что нужно. Для знакомства посылаю побольше. Берите любое, буду благодарен. Сердечно, раб Божий Владимир Крупин».

Сегодня предлагаем к прочтению фрагменты из «Русской мозаики» – заметок разных лет, в которых – «память о встречах, поездках, житейские истории, разговоры, замыслы – все о нашей любимой России». С разрешения Владимира Николаевича мы отобрали понравившееся и разделили по темам заголовками – фразами из текста.

 

«ЭТО ЖЕ РОССИЯ»

 

ИНОГДА ВСПЫХИВАЕТ вот какая надежда – то, что эти записи спустя время будут интересны. Рассуждаю так: если Господь дал мне дар переводить впечатления жизни на бумагу, то, значит, это Ему надо. Сам я и без записей могу заплакать от сострадания и засмеяться от чужой радости. Зачем записывать о людях и птичках? Будто птички и без записи о них не проживут, а люди – и сами с усами. Так же все любят ночного соловья, аромат жасмина, движение звезд… Но ведь не болезнь же, не зуд – записывать. Понуждение взять перо – откуда пришло? Что мне доверено? Кто на меня надеется?

Сейчас упал лепесток тюльпана, который для чего (кого) жил? Никто его не видел, не было меня тут месяц. Упал и окончательно умирает. Но цвел, но радовался. И не знал о смерти. Служил шмелям и пчелам, и бабочкам. Божьим тварям служил – значит, и Богу.

И еще остались лепестки. Упадут к утру. И в моем сне обрушатся. Как мироздание.

 

ДОЖДЬ ПРИШЕЛ. Такой обильный, спокойный. Что там наши поливания грядок из лейки! Кажется, что флоксы даже жмурятся от удовольствия, от этой ласки с небес. Голубые стрелы ириса и белые гладиолусов, пышные пионы, склоненные георгины – все замерло, все отдалось на волю Божию.

Вдруг к скворечнику как­то снизу вынырнул скворушка с гусеницами в клюве.

– Что, миленький, деточкам и женушке покушать принес? – спросил я его, и внезапные слезы появились вдруг. Видимо, что­то внутри меня представило, как скворчик летел за кормом детям по дождю, весь вымок, искал гусениц, возвращался под ударами холодных капель по крыльям. Я думал, он в скворечнике отсидится, обсохнет, но он тут же выскочил, встряхнулся и умчался. Не жена же его выгнала, сам так любит детей.

Скажут – инстинкт. Хоть как назови, а любовь.

О, как хорошо выйти под дождь, запрокинуть лицо и промокнуть! Стою как растение, которое Господь поливает.

 

ЗАСТАЛ ВРЕМЕНА, когда на обед ставили общее блюдо. И все в него по очереди, по кругу, влезали своими ложками. Пришли времена другие.

– Разбежались по своим тарелкам, – говорит мама. – То ли жить стали получше, то ли от недоверия. Вроде и культурно, а не семейно.

Может, от того так радостны ужины у костра, когда на всех один котелок.

 

МОЛИТВА ДУХОПОДЪЕМНА. Это даже не обсуждается, это данное. Она от всего: от страхов, уныния, безнадежности; она для возгревания веры, для преодоления и дневного, и жизненного пространства и времени.

Но она же еще и физически сильна. Да, так. На Крестном ходу увлекся разговором и вскоре наказан – ноги тяжелеют, силенки где­то за какие­то ветки зацепились, и нету их. Опомнился, читаешь молитвы. И по четкам, и так. Читаешь, и, конечно, не сразу, но обязательно возвращаются или вновь появляются физические силы. Это не спортивное «второе дыхание», это именно сила духа. Не объяснить, но это есть. Именно она поднимала над землей, и этому есть многочисленные свидетельства великих наших молитвенников. Стояли в молитве над полом, над землей. А как переходили реки, озера «по воде, аки посуху»? Куда девался вес тела? Вот эти дорожки по озеру Галилейскому, обозначающие пути Христа; вот Иордан, который переходила Мария Египетская, – это же не сказка. И вот мне от этого малая толика уверенности в том, что тяжесть мою от меня за мои молитвы возьмет на Себя Господь.

 

К ВЕЧЕРУ ПОЕХАЛИ на рыбалку. И ничего не поймали. Костер, однако, разожгли. И припасенное довольствие разложили. И только наполнились походные стаканчики – мотор. Лодка. Заглохла, ткнулась в берег. Тяжелые чьи­то шаги: хлюп­хлюп. Поднялся мужик в броднях, в брезенте, чего­то буркнул, сел. Тут же с другой стороны, от леса, затрещали сучья, и вышел еще один мужик. Тоже молча сел.

– Рыбы нет, дичи нет, – весело сказал я, – а водяной и леший есть. Один – с реки, другой – из леса. Подсаживайтесь. Ухи у нас нет, но консервы есть.

– Так вам чего, может, рыбы надо принести? – спросил первый.

– А у тебя есть?

– Да чего­то заловил. Сейчас принесу.

– Выпей на дорогу.

Он ушел и вернулся с рыбой. А второй тем временем, тоже выпив на дорожку, походил в кустах и набрал охапку хвороста.

И через пять минут мы уже как будто сто лет были знакомы. Это же Вятка. Т. е., лучше сказать, это же Россия.

Ехидно возразят мне, что без стаканчиков не было бы братания. Неправда.

 

«ЗА ТО, ЧТО РУССКИЕ»

 

ЛЕНИНИАНА ПЕРЕД столетием вождя. В редакции литературно­драматических передач, литдраме, снимается фильм о режиссере ленинской тематики Марке Донском. Включается в фильм отрывок из его съемок. Кричит на актера в гриме вождя: «Сделай умное лицо, ты же Ленин!» Подходит, берет «вождя» за подбородок, вертит туда и сюда. Доволен. – «Ну что, грим – нормалек, давай, над взглядом поработай».

 

ОПЯТЬ ЖЕ ШЕСТИДЕСЯТЫЕ – наступление по всем видам искусств. Но как? Если музыка – твист, шейк; если рисунки – выдрючивание; если литература – следование Хэму и Набокову, – т. е. опять же пусть интересная, но выхолощенная форма.

Вспомнилось, когда выпала бумажка начала 70­х, дочка принесла и кривлялась, и ей нравилось: «Шейк – модный танец, привез американец. Придумали индейцы, а пляшут европейцы. Шейк рукой, шейк ногой, шейк о стенку головой!»

Вот именно – о стенку головой. И росли ударенными.

 

ДОГНАТЬ И ПЕРЕГНАТЬ – вот лозунг советских пятилеток. Я работал на станке, который так и назывался «ДИП­200» (модификация 1А­62, даже это запомнил, а прошло 60 лет). Так я к чему: вся эта гонка, о которой талмудычат постоянно, эта конкурентоспособность – это зачем? Это для ублажения тщеславия в больших размерах. И только. Для подпитки самомнения. Для производства самодовольных выскочек.

В ответ на такие призывы: «Догоним и перегоним Америку» насмешливое народное, всегда верное ощущение сочинило шутку: «Догнать можно, перегонять не надо». – «Почему?» – «Голую задницу будет видно». И в самом деле: не голодные, одеты­обуты, жилье есть, что еще? 

Лучше пусть нас Америка попробует догнать: по Ломоносову, Лобачевскому, Менделееву…

 

ГДЕ­ТО ПРОЧЕЛ: «Диснейленд сделан для того, чтобы скрыть, что Диснейлендом, по сути, является вся Америка».

 

Я ЛЮБИЛ РОССИЮ, жил в ней и для нее. И то, что дети, страшно вымолвить, считают Русских – злыми, американцев – добрыми; что Россия – агрессор, Америка – миротворец, – это нам такая боль!

Бог им Судья. Это, конечно, Русские раздавали одеяла, зараженные чумой, чтобы аборигены быстрее вымирали. 

 

ПОСТОЯННО НАС, Русских, везде подкалывали, унижали. И все мы терпели. Кино особенно. «Царь Петр арапа женил» – ну мерзость же: клевета на мастеров­корабельщиков; Русские, конечно, дураки, арап умный; а особенно унизительна сцена, когда Русскую девушку ставят в таз и омывают для черного жениха.

Под стать и фильм по Островскому с Вициным и Мордюковой о женитьбе Бальзаминова. И актеры, и музыка приличные, а жизнь показана – пьянь на пьяни.

А Закариадзе, какой он благородный в фильме «Отец солдата». И какой варвар Русский Ваня танкист – заехал на виноградник, топчет его гусеницами.

А Бурбон Кикабидзе с его пошлостью «Ларису Ивановну хочу».

А «Бриллиантовая рука», когда мальчик идет по отмели, кажется «аки посуху», звучит церковная музыка, Миронов в кадре идет за мальчиком, оступается, с руганью набрасывается на ребенка. В этом же фильме очень неприятные украинизмы Папанова.

Да безчисленно. Весь почти театр опошлен и поставлен на службу издевательства над Русскими. И мы еще дивимся и спрашиваем, за что нас не любят. Да за то, что Русские.

А нам надо обижаться на наших творческих интеллигентов. Помню, у мамы самым ругательным о ком­то было выражение: «Это такое интелего».

 

В СЕРИИ «ЖЗЛ» – «Андрей Вознесенский». Полистал. Наткнулся: Бродский отправляет (дарит) Эдику (Лимонову) задастую (у него похабнее) дочку какого­то начальника. У самого поэта на нее нет силенок. И зачем, спросят меня, такую мерзость цитировать. А зачем, спрошу я, такую похабщину печатать, а пуще того, писать? Но другого уже не могут.

 

Окончание см. на стр. 15