«До свидания общего»

16/29 ноября – память сщмч. Феодора Колерова
и с ним пострадавших

 

 

 

Феодор Ксенофонтович Колеров родился в 1882 году в селе Семеновском Тверской губернии, в семье священнослужителя. В 1905 году окончил Тверскую духовную семинарию и был рукоположен во иерея ко храму села Ключевого, а в 1912-м стал настоятелем в новопостроенной Преображенской церкви города Кимры. Благоговейным и ревностным служением батюшка привлек к себе сердца верующих и, несмотря на свой молодой возраст, стал для прихожан мудрым духовным наставником, к которому они обращались за советами и помощью в сложных жизненных ситуациях.

Неудивительно, что после революции этот незаурядный пастырь с его высоким авторитетом среди православных практически сразу попал в поле зрения новой власти. В начале сентября 1919 года Секретно-оперативный отдел губернской ЧК разослал по уездным городам телеграммы с приказанием арестовать всех чем-либо известных и пользующихся уважением в народе лиц. Среди прочих был взят под стражу и отец Феодор, которого обвинили в «организации духовного концерта без разрешений на то советских органов». Вскоре священника освободили под большой штраф и с конфискацией части имущества. Но на этом безбожники не остановились и не прекратили притеснять и преследовать батюшку и его семью.

…Шел 1922 год. Год, оставшийся в истории как время разрухи и голода, изъятия церковных ценностей, гонений на веру и организации советской властью обновленческого движения с целью раскола Православной Церкви. До Кимр начали доходить сообщения об обновленцах. В городе распространялся раскольнический журнал «Живая Церковь» с лукавыми статьями о т. н. «возрождении древних церковных традиций». Когда появилась информация, что в Москве собирается некий съезд духовенства, отец Феодор, всегда неравнодушный к проблемам церковной жизни, отправился в столицу, чтобы поприсутствовать на этом мероприятии. Однако по приезде он узнал, что к участию в работе съезда допускаются только члены «Живой Церкви». Что было делать? Любопытство взяло верх над благоразумием, и отец Феодор, чтобы попасть на заседания, записался «живоцерковником». На съезде обновленцев звучали вдохновенные речи, строилось множество планов и высказывалось немало надежд и обещаний – как мы теперь знаем, лживых. Но священник поверил в искренность раскольников, полагая, что они действительно трудятся на благо Церкви.

По окончании мероприятия отец Феодор уехал в Кимры и вскоре получил извещение, что он, священник Колеров, назначается уполномоченным «Живой Церкви» в Кимрском и Кашинском уездах. Батюшка понял это так, что ему поручается ознакомить местное духовенство с итогами работы московского съезда. Он исполнил это, организовав дискуссионную встречу с кимрскими священниками и исключив какой-либо диктат, очевидно ожидаемый обновленческим начальством. Между тем в конце сентября в «Живой Церкви» произошел раскол. А поскольку раскол среди раскольников свидетельствует не только о б ущербности организации «возродителей древних церковных традиций», но и сопровождается взаимными обличениями и срыванием масок, то сразу открылось множество фактов обновленческой лжи и противоречий, и всем заблуждавшимся стало ясно, что в действительности эти реформаторы не имеют никакого отношения к Православию. Осознав это, отец Феодор ужаснулся и прервал с ними всякое общение.

Вскоре батюшка получил письмо от одного священника с вопросами о его личном отношении к обновленчеству. Он ответил, что не поддерживает никакие новшества и желает приехать как можно скорее в Тверь, к епископу Петру (Звереву), чтобы излить перед ним все свои сомнения и переживания, связанные с этой проблемой. Батюшка написал исповедь, которую намеревался передать Владыке, а в его прошении говорилось: «Прошу Вас, Владыко, принять меня в число пастырей Церкви, простить мой грех, совершенный по действу диавола – разрешить священнослужение, положив <...> по силам покаяние молитвенное...» Епископ Петр не сразу позволил отцу Феодору служить, поначалу прислав распоряжение о его запрещении. Батюшка подчинился указу и сам отвез этот документ благочинному, после чего в Преображенский храм на некоторое время был поставлен другой клирик. Нелегко было пережить отстранение от престола Господня, однако священник смирился, и вскоре прещение было снято. Как и следовало ожидать, с возвращением к служению возобновились и гонения со стороны властей. По их распоряжению отца Феодора лишили двух занимаемых им комнат в церковном доме, предупредив, что вскоре отберут и оставшиеся. С большим трудом священник собрал средства и в 1927 году построил для своей семьи новое жилище.

В том же году Кимрский городской совет походатайствовал перед ВЦИК о закрытии Преображенского храма. В мае 1929 года власти прислали соответствующее постановление, и тут же была сформирована комиссия по изъятию церковного имущества.

19 мая, в день последней перед закрытием службы, храм был полон богомольцев. Прихожане не пожелали подчиниться решению властей и не покидали церковь в течение нескольких дней. В качестве мести и для устрашения непокорных безбожники арестовали 20 человек, в числе их и отца Феодора. Его увезли в Тверскую тюрьму. Началось следствие. Суд назначили на 20 октября.

Вскоре под покровом темноты обвиняемых перевезли на открытой барже по Волге в Кимры, где должно было слушаться дело. Глубокой ночью судно пристало к берегу. Моросил дождь, дул холодный осенний ветер, глинистая дорога, идущая от причала, размокла. Окруженные конвоем, узники медленно поднимались по крутому скользкому берегу. А по обочинам дороги, прячась от охраны, пробирались их родственники и близкие, чтобы хоть издали увидеть дорогие лица.

Поскольку делу придавалось большое политическое значение, процесс решили сделать показательным – на слушания и приговор были приглашены корреспонденты центральных и московских газет. «Мы судим не группу верующих, которые якобы были против передачи здания церкви для культурных надобностей и поэтому оказали сопротивление, – сообщалось впоследствии в этих изданиях, – <…> мы судим нашего <…> врага».

Несмотря на угрозы обвинителей и враждебное отношение специально приглашенной публики, на суде все обвиняемые держались мужественно и виновными себя не признали. 27 октября был оглашен приговор: священника Феодора Колерова, старосту Преображенского храма Ананию Бойкова и мирянина Михаила Болдакова – расстрелять. Адвокаты узников подали кассации, и на время якобы соблюдения этих юридических формальностей отца Феодора перевели в Москву, в Таганскую тюрьму. Супруга священника Анна Михайловна предпринимала все возможное, чтобы его освободили, но старания матушки были тщетны. 20 ноября священномученику объявили, что смертный приговор утвержден. На полях канонника, бывшего с ним в камере, он написал: «20/XI, 21/XI, 22/XI – плач три дня». Вся жизнь тогда прошла перед его мысленным взором – освещенная светом Христовым, измеренная безконечным совершенством Его заповедей. Блаженны алчущие, плачущие о своем недостоинстве и грехах, о своем убожестве, ибо они утешатся… И от плача духовного, от всеочищающего покаяния, от спасительных слов Господа в сердце батюшки рождалось благодарение и славословие. В три часа ночи с 23 на 24 ноября он записал: «Читаю акафист Иисусу Сладчайшему».

Отец Феодор не мог вести подробный дневник – его бы все равно уничтожили, но, читая молитвы и песнопения, составленные святыми, он находил в них то, что чувствовал в тот момент сам, и эти строки подчеркивал. Так родился дневник его чувств и переживаний: «Душе моя, душе моя, восстании, что спиши? Конец приближается...», «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром...» Но ближе всего его душе в те дни был чин пения двенадцати псалмов: «И ныне кто терпение мое, не Господь ли? <...> От всех беззаконий моих избави мя: поношение безумному дал мя ecи. <...> Врази мои реша мне злая: когда умрет и погибнет имя его? <...> Собра беззаконие себе, исхождаше вон <...>. Отче небесный, согреших, очисти и спаси мя!» – повторял он за четыре дня до казни.

 

Канонник сщмч. Феодора в Преображенском соборе г. Кимры

 

29 ноября в утренних газетах написали, что священник Феодор Колеров и миряне Анания Бойков и Михаил Болдаков расстреляны. Однако отец Феодор был еще жив, и вечером этого дня ему позволили в последний раз повидаться с женой и сыном. Священник вышел к родным худым, изможденным, но абсолютно спокойным, внутренне умиротворенным и просветленным. Он знал, что его скоро убьют, знал, что Господь примет его страдания и жертву, и уже как человек не от мира сего, положив руку на голову сына, тихо беседовал с Анной Михайловной. Когда свидание закончилось и батюшку отвели в камеру, он написал на обороте фотографии жены имена детей и подписал: «До свидания общего». А затем, когда стража пришла, чтобы отвести его на расстрел, на первой странице канонника вывел: «29/XI – 11 ч. ночи».

 

Подготовила
Ксения МИРОНОВА

 

По книге игумена Дамаскина (ОРЛОВСКОГО)
«Мученики, исповедники и подвижники
благочестия Русской Православной Церкви
20 столетия. Жизнеописания и материалы к ним.
Книга 2». Тверь, 2001.