| ДУХОВНАЯ ЖИЗНЬ | «БЛЮДИТЕ УБО...» | СТРАНИЦА 12 |
Продолжение. Начало см. в № 23 (23).
Архимандрит Софроний начинает повествование с автобиографии – жанра, которому, в принципе, он остается верен до конца книги. Его работа по структуре и по стилю напоминает «Исповедь» блаженного Августина. Память смерти, пишет архимандрит Софроний, давала о себе знать с юных лет – сначала ужасом от осознания того, что все временно, все кончается и затем исчезает, неизвестно куда и зачем. Затем, через молитву и чтение Святых Отцов, ужас смертной памяти со временем преобразовался в благодатное чувство и осветил жизнь Нетварным Светом. Правда, впоследствии страх периодически появлялся снова, но уже на другом уровне – как страх богооставленности. И – опять на смену приходил успокаивающий душу Свет.
«Начало Премудрости – страх Господень», – пишет Псалмопевец. И действительно, архимандрит Софроний сочетает память смерти со страхом Божиим. Последний же неотделим от покаяния как страх, рождающийся не только по причине величия Бога, но и из-за того, что мы остро осознаем свое недостоинство и падшесть, свою великую греховность перед Господом.
Покаяние – безценный дар Бога. Об этом единодушно пишут все Святые Отцы, но особенно удачно высказался на этот счет преподобный Сисой Великий, утверждая, что видеть свой грех несравнимо важнее и выше, чем видеть ангелов и воскрешать мертвых. И Бог, читаем мы у архимандрита Софрония, благословил дать автору эту благодать покаяния (32) (Здесь и далее нумерация страниц книги «Видеть Бога как Он есть» указывается по изданию: Лазарика пресс, Серб. Прав. Церковь св. Принца Лазаря, Бирминген, Англия, 1985. – Примеч. свящ. М.Х.). Покаянное чувство приносило острое ощущение «инфернальных глубин» (глубин ада. – Примеч. свящ. М.Х.). Переживание усиливалось и раскаянием за ошибки юности, когда он занимался восточной мистикой с ее стремлением к Безличному Абсолюту и неверием в Бога Живого.
Как среди плача по Богу приходят минуты необыкновенного успокоения совести, в чем заключается утешение плачущих, так и среди ложного наслаждения, доставляемого бесовской прелестью, приходят минуты, в которые прелесть как бы разоблачается, и дает вкусить себя так, как она есть. Эти минуты — ужасны! Горечь их и производимое этою горечью отчаяние — невыносимы. По этому состоянию, в которое приводит прелесть, всего бы легче узнать ее прельщенному и принять меры к исцелению себя. Увы! Начало прелести — гордость, и плод ее — преизобильная гордость.
Свт. Игнатий Брянчанинов.
Аскетические опыты. Том I. О молитве Иисусовой
Горький плач у архимандрита Софрония отчасти сравнивается в книге с покаянным плачем апостола Петра («Не знаю, а может быть и знаю до некоторой степени, как плакал Петр») (35). Потом, став уже духовником, он делает вывод о том, что «редки люди, уразумевшие чувством сердца подлинную природу греха» (39). И добавляет в другом месте, как бы смягчая вывод, что он тоже не достиг настоящего покаяния (34).
Как видно уже из первых цитат, автор признает себя человеком с высокими духовными дарованиями, тайнозрителем (6) неземных процессов и реальностей, превосходящих его рассудок (Там же). Он достигает состояния плача и тайнозрительства, подобно Апостолам. Осознание своей благодатной избранности, вероятно, дает ему возможность излагать свой духовный опыт в качестве некоего руководства, которое православные интеллектуалы XX века могут рассматривать как фундаментальную основу для своей духовной жизни.
В чем же существо предполагаемой борьбы за спасение? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо изложить хотя бы в тезисной форме особенности авторского видения Бога «как Он есть» и человека в его стремлении к Нему.
Возвращаясь к теме покаяния, сразу же должно отметить – и это очень существенно – что для архимандрита Софрония характерна резкая конфронтационность всех движений кающейся души. То дается ощущение, что он – ничтожнейший из всех людей (45) и жалкий урод (35), и моления сопровождаются «сильным воплем и горячими слезами» (45), то вдруг неожиданно, без всякого перехода возникает «светоносная любовь» и «видение Нетварного Света» (!) , которое дает ему созерцать «Сам Бог». В этом смысле автор уподобляет себя Апостолам и ... Моисею («улавливаю известную долю аналогии»)(45).
Порывистость переживания, как это будет видно в дальнейшем, составляет одну из существенных духовных черт архимандрита Софрония, то есть другими словами, в схеме его духовной брани за спасение можно не уловить важного момента – последовательности, постепенности, неспешности перехода из одного состояния в другие. Напротив, автор пишет о титанических переживаниях, граничащих со страстью: «безумная молитва»(56), «тотальное покаяние»(77), «энергия благословенного отчаяния»(65), «жажда Бога, пожиравшая меня» (104).
Когда читаешь все это, возникает впечатление, что автор – гигант духа, если не сказать прямо – духоносный, ибо вся эта борьба, трагедия, боль, любовь и счастье сами собой так и просятся на шкалу сверхчеловеческих измерений, недоступных прочим смертным, «томящимся в болотной тине мелких страстей» (45). К сожалению, подобных мест в книге немало, и в дальнейшем на них при необходимости будет обязательно указано. Путь духовного становления, основанный на контрастных и крайних состояниях, требует особого трезвения, исключающего всякое высокое мнение о себе: «Благословлю Бога соблаговолившего дать мне возрождение в покаянии горячем» (45) и какое бы то ни было высокомерие: «трудно изъяснить глубины христианской жизни людям, не имеющим в сей дивной сфере должного опыта» (44–45).
Описывая духовный плач, неотделимый от покаяния, архимандрит Софроний указывает на время его появления, которое лично у него совпало с моментом, когда «чрез явленный мне Свет я узрел глубину своего падения» (47). Это – плач о себе. Второй этап – слезы за людей, не знающих Бога, третий – за весь мир. Между этими этапами – весьма короткие промежутки времени. Мы только можем спросить себя: готовы ли мы в большинстве своем на такие глобальные переживания? Оценивать их нужно с духовно трезвых позиций.
Понимая духовный плач как тот маяк, который свидетельствует о правильности избранного пути, архимандрит Софроний рисует яркую картину борьбы человека с самим собой. Но проблема возникает и здесь – читателю отнюдь не предлагается некий умеренный вариант, но, напротив, описываются самые разные по напряженности состояния без учета приемлемости их для каждого, отдельно взятого верующего. Тут мы встречаем и душу, «брошенную в мрак смерти», и «томительное отчаяние», и «угасание бессмертной жизни», и «сладкие слезы любви» и «чудный покой». И вновь возникает впечатление, что и здесь, в плаче духовном, совершается стремительный переход из бездны богооставленности в небесные сферы, где уже нет ни страстей, ни греха, а только один Свет. В таком контексте время и последовательность отступают на второй план.
Знакомство архимандрита Софрония с восточным медитативным настроем, который он практиковал в юности, весьма заметно при описании им результатов плача применительно к вечности. Вот показательный пример: «Ум плачущего христианина всецело направлен в сферу Божественной вечности... Его не устрашает бедность, его не низлагают оскорбления или уничижения со стороны сынов века сего, ни иные удары временной судьбы: ибо не только ум, но и ноги его высоко подняты над землей (здесь и далее выделение свящ. М.Х.).Он сострадает людям, печалится за них пред Богом, но не разделяет их интересов. Образ «ума и ног», парящих над землей, мог быть создан под влиянием индуистской аскетики, где все помыслы, действительно, направлены «горе» – в астрал, а не в персть.
Протоиерей Михаил ХОДАНОВ Продолжение см. в след. номере |
Демон летящий
|