Образец истинного просвещения

 

 

Се, воистинну израилтянин,
в немже льсти несть
Ин. 1, 47

 

...К несчастию, между нами раздвоение жизни внутренней и внешней есть обычное явление, особенно там, где человек является мыслителем, общественным деятелем, поборником известных начал. Проповедовать их в слове – так легко, а проводить в своей собственной жизни – так трудно, особенно когда эти начала – нравственного характера. Но в этом именно смысле для нас и утешительно коснуться внутренней жизни почившего, насколько смерть дает на это право, потому что он от публичной речи, печатного слова до дружеской беседы, до самых искренних сердечных излияний – везде один и тот же. И в этих тайниках его души, известных людям, близким к нему по духу и сердцу, надобно искать истинного смысла и значения всей его деятельности.

Здесь мы увидим, что он не был человек кружка или известного политического направления; нет, он мог таким казаться только от разрозненности воззрений и смешения религиозных и философских понятий в нашем образованном обществе; он был тем, чем желательно было бы видеть всех Русских просвещенных людей, – он был человек с древней любовью к своей вере и Церкви, со старинной ревностью о благе своего Отечества и с богатством нового образования. И то, и другое так сложилось, примирилось и объединилось в его духе, что его личность может быть образцом практического решения трудной задачи, от правильного решения которой зависит все благо, вся будущность нашего Отечества, – именно сохранения в современных Русских людях древнего Русского религиозного и патриотического настроения и совмещения его с истинными сокровищами нового образования.

Известно, что Юрий Федорович имел блестящие природные дарования: ум глубокий, точный, последовательный, с особенным оттенком способности к тонкому, всеразлагающему анализу, сердце впечатлительное и восприимчивое, редкий дар живого, плавного, свободно льющегося, блиставшего остроумием слова. Заботливость родителей дала ему образование широкое, воспитание тщательное. Ко всему этому присоединялась в нем, отчасти как черта наследственная, отчасти как плод нравственного воспитания, внутренняя честность, прямота, правдивость, по которой для него невозможно было действовать не по убеждению, не по своему мнению, не по правде пред собою, пред людьми, пред законом. Положение ясное, определенное, пути прямые, точное разграничение и определение истины и лжи, друга и недруга, с совершенным устранением полуистин, полумер, софизмов, малодушных уступок, натяжек, сделок, – вот сфера, в которой он любил вращаться и действовать с твердостию, неустрашимостию, самопожертвованием и трудолюбием.

Получив высшее образование в здешнем университете, который и отдаст ему последнюю почесть, Юрий Федорович, по природному призванию, т. е. по силе и качеству своих дарований, желал посвятить себя служению науке и искать кафедры профессорской; но на это не было воли его отца, и он покорился этой воле безпрекословно. Он вышел из университета последователем господствовавшей здесь в его время философии Гегеля; но отчасти впечатления домашнего воспитания, отчасти сближение с современными его молодости просвещенными ревнителями Православия и нашей народности, отчасти изучение творений Стефана Яворского и Феофана Прокоповича, избранных им для сочинения на магистерскую степень, расположили его обратиться к христианству.

И прежде всего в этом нравственном перевороте, или сознательном возвращении от философских убеждений к христианским, пример его особенно поучителен для наших отечественных философов последнего времени. Он не поработился любимому философскому учению, не отдал ему безвозвратно своей веры, не ограничился и по отношению к христианству не требующим труда детским отрицанием; он отнесся к христианству своим пытливым умом, своим прямым сердцем, своею честною совестью; он принял влияние его истин, его духа, его правил, всею своею духовною природой, всем существом. Он уверовал снова по убеждению, изучив тщательно слово Божие, творения Отеческие, историю Церкви и все разности христианских исповеданий. Он понял Божественное установление и значение Церкви, оценил истинный дух христианского аскетизма, и в жизни истинных христиан увидел образцы человеческого совершенства, руководимые идеалом Небесным. Таким образом, он явил в себе из древности известный, но немногим доступный прием сильных душ, по которому человек, честно сознавая ограниченность человеческого знания и сил, чувствуя потребность высшего озарения для решения великих вопросов нравственной жизни, с радостью принимает Божественное Откровение и отдает свой ум в послушание веры (ср.: 2 Кор. 10, 5). Затем он не сочинил себе, как многие, особой рациональной религии, не вошел в Православную Церковь с гордостью распорядителя, принимающего одно и отвергающего другое по своему вкусу; он органически слился с нею, как живой член, чувствующий в себе обращение ее крови, биение ее сердца. Для него, при всей силе философского мышления и богатстве знания, Распятый Христос был истинным Искупителем, благодать – истинною духовною силой, просвещающею и врачующею, молитва – общением с Богом, Таинства Церкви – источниками благодати, церковные обряды – духовными упражнениями, питающими религиозное чувство и отрезвляющими душу.

Что это не были только новые мысли, заменившие собою прежние, – как у нас иногда понимают убеждения, – а убеждения действительные, объемлющие и проникающие всю душу человека, это доказал Юрий Федорович своею жизнью. Надобно было видеть его, стоящим во храме благоговейным, углубленным, сосредоточенным, чтобы понять, что он проникнут страхом Божиим и чувством Божия присутствия, что это – не гордый мыслитель, а кающийся мытарь, не смеющий и очи возвести на Небо. Нельзя было без глубокого уважения смотреть на него и слышать его в священные минуты Исповеди: как этот человек, испытующий и строго разбирающий всех и все, строже и нещаднее всех судит себя самого, как отвергает облегчающие и утешающие объяснения его нравственных состояний, с какою полнотой и глубиной обозревает (особенно при болезнях) целую свою жизнь, как искренно признает заслуженною, примечаемую им в упадке телесных и душевных сил, по его собственному выражению, «кару Божию», и как смиренно, будто простейший из простых, преклоняет колена для принятия таинственного отпущения грехов.

При искренних дружеских собеседованиях – о чем он больше скорбел? Об этой, как он говорил, несчастной склонности и способности поражать противника в прениях и огорчать его торжеством своей мысли. В этой способности ума он винил свое сердце, почитал себя жестоким. Нежнейший сын, добрый брат, беззаветно преданный друг, разумный и щедрый благотворитель, он впадал иногда в глубокую печаль от мысли, что у него любви мало. Так и слышится во всем этом сильный дух, жаждущий совершенства, как путник, нетерпеливо стремящийся к вожделенной цели и жалующийся на медленность движения.

Порядком своей жизни Юрий Федорович напоминал древних аскетов, т. е. христиан, живших среди мира, но в отчуждении от него и в служении Богу и ближним. Ради свободы духовной и умственной деятельности он отказался от супружества и семейного счастия; при богатстве он чужд был доставляемых им чувственных наслаждений. Круг близких знакомых он ограничивал людьми, которые пополняли его жизнь и доставляли ему утешения дарованиями, познаниями и благородством сердца. Безкорыстно, без мысли о славе и почестях, он трудился дни и ночи для блага Отечества, не почитая для себя унизительною никакой работы для пользы общей. Часто утренняя заря заставала его с пером в руке, и он оканчивал горячие думы о благе своей Родины горячею молитвой о ней к Богу.

Итак, это не был человек школы, системы или известной партии, это не был и в общем смысле человек жизни, а это был раб Божий, служивший всеми своими силами славе Божией и благу человечества. Чем в самые последние дни жизни занята была душа его? В одном из центров европейского просвещения с высшими представителями современной науки он начал борьбу за веру в бытие Бога и безсмертие души человеческой. Это был истинный сын своей Церкви и своего народа, без двоедушия и лукавства. И в этом надобно искать причины, почему все знавшие его Русские люди самых разнообразных воззрений и направлений так единодушно и с такою скорбию отозвались о его кончине.

Эта сила ума, эта глубина знания, эта искренность убеждений придают в глазах наших особенную цену его любимым мыслям: о преимуществах, какие имеет член Православной Церкви, стоящей на древних канонах, в обсуждении всех уклонений в духе и направлениях иных христианских исповеданий и всех явлений современной науки и жизни; о необходимости стараться содержать наш народ в послушании Церкви, создавшей его нравственный характер и его высокую судьбу; о нашей обязанности тщательно сохранять наши права на каждый участок земли Русской, Богом нам дарованной и добытой кровью и трудами наших отцов и предков, и заботиться о безспорном владычестве одной власти и одного закона во всей России от одного конца ее до другого; о братской любви к единокровным и единоверным с нами славянам и другим членам Православной Церкви не ради своекорыстных политических целей, а ради их собственной свободы, счастья и преуспеяния. В его сознании ясно предносился светлый идеал России, достойно представляющей собою живую, великую часть Православной Вселенской Церкви, самостоятельно соединившей свободу, искренность и цельность веры с глубоким и всесторонним образованием, от нижних до верхних слоев народа, как было в старину, проникнутой одними началами и убеждениями, с ясным сознанием своего исторического призвания.

 

Архиепископ
Амвросий (КЛЮЧАРЕВ)

 

Произнесено 30 марта в церкви
Московского университета

 

Печатается с сокращениями

 

Ключарев А., прот. Слово при погребении
Юрия Федоровича Самарина //
В память Юрия Федоровича Самарина.
М., 1876. С. 17–20.